Апрель 2024
Различение так называемых синонимов – одна из центральных проблем перевода и лексикографии, обучения языку, и абсолютно центральная в теории языка. Тезис об уникальности концептов, символизируемых единицами языка – NO SYNONYMS! – был убедительно заявлен Дуайтом Болинджером еще лет шестьдесят тому назад. Язык не бывает расточителен без нужды, и если в нем есть две отличающиеся друг от друга формы, то каждая из них обладает своей уникальной спецификой. Даже если их условия истинности, т.е. необходимые и достаточные признаки ситуаций, к которым их можно отнести, практически неотличимы. Языковые формы содержательны, и их содержание уникально. Оно-то и подлежит выявлению.
Вопрос «Какая разница между моббингом, буллингом и травлей?» был недавно задан в шведской группе авторизованных переводчиков в ФБ, на которую подписан и я. На мой взгляд, буллинг и моббинг следовало бы взять в кавычки (за неимением в постах ФБ курсива), то есть говорить о словах и условиях их употребления, а не о сущности обозначаемых ими социальных явлений. Соблазн заняться поисками отличий, исходя из «природы вещей», в данном случае особенно велик, так как оба эти слова принадлежат скорее терминологии, чем общему языку. Лучше, однако, оставить это занятие социологам, социальным психологам, даже правоведам (так как в этих явлениях нередко обнаруживаются признаки различных уголовных преступлений, например, по ст. 213 УК РФ «Хулиганство», ст. 117 «Истязание» и пр.). Они, специалисты, это и делают, не приходя, однако, к единому мнению: общепринятых формальных определений этих терминов не существует. Это объяснимо: дать однозначное определение какому бы то ни было сложному, многофакторному социальному явлению, в частности, этим двум, и провести между ними четкую границу, по-видимому, попросту невозможно.
Стремясь придать этим словам строгость терминов, предлагают определения, представляющие собой различные наборы признаков, – у каждого автора свой! – якобы объективно присущих соответствующим явлениям. Так, субъект буллинга – это отдельное лицо, а моббинга – группа лиц, а их объект – всегда человек, в отличие от травли; буллинг наблюдается преимущественно в школьной среде, моббинг – на рабочем месте; для буллинга характерно сочетание физического и психического насилия, для моббинга – психическое, и т.д. и т.п. В качестве объективных признаков этим явлениям могут приписываться и такие, как причина (например, личная неприязнь vs. коллективное непризнание), цель или мотивация (например, унизить, подчинить vs. исторгнуть), род жертвы (например, слабак vs. чужак), повторяемость актов насилия (одноразовый vs. неоднократный) и проч. Последний, кстати, весьма важен с концептуальной точки зрения, но часто не учитывается в определениях: при буллинге это отдельные акты насилия со стороны одного и того же субъекта, а при моббинге – некая постоянная атмосфера подавления личности, хотя он может включать в себя отдельные, неодновременные эпизоды с участием разных лиц, но всегда «от имени» коллективного преследователя. Буллинг, введенный в систему, и моббинг часто называют травлей, так как могут восприниматься как формы насилия с особым упорством и жестокостью.
По существу, посредством исчисления понятийных признаков складывается та или иная картина ситуации соответствующего типа. Стоит, впрочем, оговориться, что ее объективность условна. В складывании «картинки» из набора объективных признаков есть известное лукавство: отбирая их для своего определения термина, авторы таких описаний в конечном счете все равно опираются на свое владение языковой конвенцией. Они заранее «знают», к каким ситуациям можно отнести тот или иной термин. При этом в определениях терминов, неизбежно превращающихся в развернутые описания, выделяется главный признак, наиболее очевидный (salient) и обычно служащий основанием для различения описываемых явлений. Так, буллинг отличают от моббинга по тому, что субъект первого, как только что упомянуто, это отдельное лицо, а второго – группа лиц или коллектив. Между тем, булли [употребляю здесь это заимствование за неимением хорошего русского соответствия] вполне может издеваться над жертвой не в одиночку, а при поддержке своих прихвостней, но такую ситуацию вряд ли удачно назвать моббингом. Иначе говоря, буллинг тоже не является сугубо индивидуальным действием. Ему нужна публичность, пусть только в лице «шестерок». Он должен происходить так, чтобы все это видели и уважали авторитета, а возможно даже при молчаливом неосуждении со стороны тех, на глазах у кого он происходит.
Моббинг же не обязательно сводится к психологическому насилию, но может сопровождаться и физическими действиями. Он случается не только в трудовом коллективе, но и в школе, а буллинг – не только в школе, но и, например, во дворе или в армии.
Все такие признаки не абсолютны, не могут быть приписаны исключительно данному явлению и могут проявляться в ситуациях обоих типов в разной степени. Сами же ситуации, которые именуют буллингом и моббингом, весьма разнообразны и располагаются не на двух полюсах, а, скорее, на шкале между «прототипами». Определения этих терминов, основанные на «объективных» признаках, неизбежно диффузны, никогда не бывают исчерпывающими, представляют собой лишь более или менее убедительные спекуляции о природе вещей и часто противоречат друг другу в отношении тех или иных признаков. Казалось бы, в качестве терминов эти слова не должны выступать как синонимы, а между тем их сплошь и рядом употребляют без разбора, одно вместо другого, даже в текстах, претендующих на научность. И оба они регулярно замещаются словом травля, которое принимается за более широкое понятие и, тем самым, гипероним по отношению к буллингу и моббингу.
Исчисление и комбинирование семантических признаков, каким бы исчерпывающим оно ни было, все же не схватывает существа этих понятий. Ведь достаточно очевидно, что суть буллинга не в том, что насильником является индивид, а моббинга – группа или коллектив. С другой же стороны, наличие в значениях соответствующих терминов и слова травля общей части – ведь все они (да и ряд других, например, харассмент, дедовщина) относятся к ситуациям, в которых индивид подвергается издевательскому, унизительному обращению, лишающему его чести и достоинства, – заставляет считать, что травля, как неспецифический термин, прекрасно подходит на роль обобщающего синонима. Однако травить можно и зайца, и тараканов, и чужие посевы – и во всех случаях будет употреблено одно и то же существительное травля, производное от глагола травить, в его исходном значении – то же самое слово, что и применительно к человеку, а не его омоним. Травлю зайца не назовешь буллингом или моббингом, и про него не скажешь, что он подвергся унизительному обращению. У травли своя специфика (об этом ниже). И не уяснив ее, нельзя объяснить, почему носителю русского языка вряд ли придет в голову сказать, что за публикацию «Доктора Живаго» за границей Пастернак подвергся буллингу или моббингу. Или что охота на авторов постов в соцсетях, называющих войну войной, это моббинг, а не травля.
Определения объективистского типа, чем они пристальней и подробней, тем более внятное представление они могут создавать о природе описываемых вещей, но они ничего не говорят о природе обозначающих их слов, об «идее» каждого из них – концепте, который санкционирует их поведение в речи и выбор говорящим одного из «синонимов». Переводчик должен, конечно, разбираться в предмете, то есть владеть кое-каким энциклопедическим знанием, но выбор говорящего отнюдь не всегда объясним якобы необходимыми и достаточными признаками описываемой ситуации, даже если речь идет о терминах. Если мы от анализа явлений перейдем, наконец, к условиям употребления слов, то нетрудно заметить, что все исчисляемые в таких описаниях признаки группируются вокруг некоего ядерного смысла, который, однако, в них не фиксируется – смысла, который ускользает от формального определения, но, безусловно, схватывается говорящим из образа ситуации. В каждом данном ситуативном контексте говорящий делает выбор не на основании одних лишь объективных признаков, а благодаря владению концептом – благодаря тому, чтó принято называть конвенциональным знанием носителя языка, включающим, разумеется, прагматические аспекты смысла. В конечном счете, это выбор в соответствии с той «картинкой», которую знание идеи слова вызывает в его представлении.
Применительно к буллингу это, по-видимому, представление о хулиганском характере действий субъекта, о действиях «из хулиганских побуждений». Это, кстати сказать, официальный термин, неоднократно фигурирующий в УК РФ (в нынешней редакции – 11 раз), но формально не определяемый, так сказать, аксиоматический. В специальных исследованиях ему даются всевозможные социально-психологические объяснения. Выглядят они более или менее спекулятивно, но мы-то с вами, носители языка, и без того «знаем», чтó это значит и какими бывают булли. Не уверен, что «хулиганские побуждения» можно приписать агрессивному ребенку в детском саду, однако описываемые в ученых трудах психологические предпосылки такого поведения релевантны и в этом случае. Что же касается моббинга, то это, по крайней мере в моем представлении, «картинка» издевательского отторжения группой чужеродного элемента, кого-то «не такого, как мы», и совершается это из иных «побуждений», нежели буллинг.
Разумеется, то, что я назвал «отторжением», наблюдается и в типичных ситуациях травли, но, как сказано выше, «режим» травли с точки зрения носителя языка имеет свою специфику. Слова буллинг и моббинг обозначают социальные явления, феномены, нечто сущее. Слово травля, напротив, не обозначает никакого феномена, ничего, что «имеет место быть». У него, что называется, иной онтологический статус. Оно обозначает понятие о некотором типе ситуаций, а не явление. В частности, именно поэтому вполне допустимы выражения бороться с буллингом, проблема моббинга, профилактика моббинга, но не * бороться с травлей, * проблема травли, * профилактика травли: с негативными явлениями в обществе можно бороться, их можно изучать, их можно предупреждать, чего никак нельзя делать с понятиями.
Уже одно это указывает, что слово травля не всегда можно подставить на место слов буллинг или моббинг, во всяком случае, без дополнительной спецификации, превращающей травлю в явление: школьная травля, травля на рабочих местах. Замена в обратном направлении тоже не всегда возможна. Например, в предложение «Западные дипломаты подвергаются травле со стороны Кремля.» нельзя подставить моббинг, а тем более буллинг, вместо травля.
Какое именно понятие заключено в слове травля? Первоначально – о практике псовой охоты: гон и убийство дикого животного. В нынешнем узусе слово травля употребляется почти исключительно метафорически, хотя метафора стерта и неощутима. Она превращает гон и убийство зверя в гонение (на) и погубление человека путем социальной казни. Примерно так, как кампания против Пастернака отразилась развернутой реализацией метафоры травли в его стихотворении «Нобелевская премия»: «Я пропал, как зверь в загоне. / Где-то люди, воля, свет, / А за мною шум погони, / Мне наружу ходу нет.» И надо сказать, что гибель иногда бывает не метафорическая, а всерьез: двухлетняя травля Пастернака ускорила его смерть; можно вспомнить и о судьбе Л. Добычина, который после погромного собрания в СП бесследно исчез – «Меня не ищите, я отправляюсь в дальние края», – вероятно, покончил с собой; или о самоубийстве несколько лет назад шведского режиссера и руководителя Стокгольмского городского театра Бенни Фредрикссона в результате газетной и внутренней травли.
Таким образом, травля мыслится как особенно брутальное насилие. В отличие от буллинга и моббинга, при которых тоже осуществляется насилие над личностью, она не просто издевательски унижает, лишает достоинства, «обнуляет» жертву или исторгает ее из коллектива (например, из Союза писателей или из числа сотрудников организации), а предполагает ее уничтожение: в прямом смысле, если это животное, насекомые или посевы, или в переносном, если это человек, для которого она заканчивается гражданской смертью. И это не какой-либо объективный признак ситуации, обозначаемой словом травля, а концептуальное отличие, прагматический аспект смысла, в каком говорящий «конструирует» ситуацию. Именно в силу этого отличия кампания против Пастернака – это травля, а не буллинг и не моббинг.
Строго говоря, «идея» слов буллинг (‘агрессия из хулиганских побуждений’) и моббинг (‘агрессивное отторжение жертвы коллективом’) прямо соотносится с основным понятийным признаком, который обычно служит различителем соответствующих явлений: субъект – отдельное лицо, булли vs. субъект – группа лиц, коллективный притеснитель. Такая соотнесенность придает данным словам терминологичность и делает отличие между ними достаточно очевидным. Но если руководствоваться только этим объективным признаком, то подставить одно на место другого было бы, по-видимому, невозможно ни в каком высказывании. В действительности же они постоянно смешиваются между собой и, кроме того, регулярно замещаются словом травля. Это возможно благодаря общему признаку ‘насилие над личностью’ и, в случае буллинга, когда он мыслится как систематический. При этом употребление слова буллинг вместо моббинг и наоборот неизбежно привносит в высказывание прагматическую погрешность, которая, однако, в таких случаях не замечается говорящим или игнорируется как пренебрежимо малая.
Отмечу здесь и некоторые другие концептуальные отличия:
В отличие от буллинга травля не мыслится как некое хулиганство: у нее предполагается куда более внятная мотивация, чем т.н. «хулиганские побуждения», например, идеологическая, как в случае с Пастернаком, или в духе Me Too, как в случае с Фредрикссоном. Употребить слово травля применительно к единичному эпизоду буллинга вряд ли уместно. Такая «подмена» возможна, когда буллинг представляет собой систематически повторяющееся насилие над кем-либо со стороны одного и того же издевателя. Напротив, моббинг и травля регулярно употребляются попеременно в одном и том же тексте, как полные синонимы (конечно, когда объектом травли является человек). Поскольку во всех таких контекстах и то и другое мыслится как психологическое насилие над жертвой, как насилие коллективное, и отнюдь не из хулиганских побуждений, а, скорее, с какой-то рациональной целью (извергнуть из своей среды или подвергнуть социальной казни).
Слово травля не обозначает никакого конкретного и неоднократно наблюдаемого явления, а служит лишь для оценочной квалификации возникшего положения дел. Слова буллинг и моббинг обозначают, конечно, нечто плохое и предосудительное, но сами по себе эти слова безоценочны, как и всякий термин. С другой стороны, оценка проявляется не во всех употреблениях слова травля. В частности, в охотничьем контексте оно отличается отсутствием оценочного компонента, подобно тому, как гон отличается от гонения – травля зверя vs. травля человека. В первом случае травля приобретает терминологический характер. Во втором – это метафора, выносящая на первый план идею насилия, а с тем и привнося оценку. Эта метафора, однако, полностью стерта, что, собственно, и открывает возможность употреблять это слово в обиходной речи применительно к ситуациям, которые терминологически описываются как буллинг или моббинг, без мысли о физическом уничтожении жертвы. Выражение травля посевов занимает промежуточное положение: тут имеет место и физическое уничтожение, и оценка потравы как недопустимого действия.
Итак, в толкованиях слов буллинг, моббинг и травля можно усмотреть общую часть, благодаря чему они могут оказаться, и часто оказываются, взаимозаменимыми. Если же замены невозможны, это во многих случаев можно объяснить явным нарушением какого-то прототипического признака ситуации. Например, в высказывании «Петя подвергся буллингу со стороны второгодника» нельзя заменить буллинг на моббинг, так как субъект насилия здесь явно действует в одиночку. А во фразе «Травля тараканов газом довольно эффективна и принесет желаемый результат” или «Туробовой А. М. была произведена травля посевов полей Ф. Ф. Щеголевой как крупным рогатым скотом, так и мелким.» нельзя употребить буллинг или моббинг, так как они могут быть обращены только на человека. Однако фактическое употребление этих слов в речи не всегда определяется объективными признаками «оговариваемой» ситуации, а мотивировано «идеей» слова, доминантой концепта, который оно символизирует. Нигде это не проступает с большей ясностью, чем в высказываниях, где синонимические замены невозможны или неудачны, и это не удается объяснить на основании определений терминов.
Разбор таких примеров с целью ответить на наивный вопрос «почему?» – почему так можно сказать, а так нельзя – помогает, наряду с другими эвристическими приемами, добираться до ядерного смысла концептов, до «идеи» слова, то того, в каком смысле говорящий конструирует ситуацию, употребляя именно это слово или выражение, а не другое. Концептуальная специфика слова отражается и в том, что никак не связано с непосредственно описываемой ситуацией. Я имею в виду грамматические «привычки» слова. Так, слова буллинг и моббинг, в отличие от слова травля, это не имена действия, а, первоначально, сравнительно недавние заимствования терминологического характера, обозначающие социальные явления, изучение которых, начавшееся в педагогической психологии, стало особенно популярным в конце 20-го – начале 21-го века и в других общественных науках. В русском языке их словообразовательные возможности весьма ограничены, что тоже свидетельствует об их концептуальной специфике. В текстах общеязыкового характера они остаются преимущественно номинативными единицами, обозначающими явления, у них нет «естественных» глагольных соответствий; для обозначения действия они требуют при себе глагола со значением ‘делать(ся) объектом воздействия’, обычно, подвергать(ся). Появившиеся впоследствии отыменные глаголы буллить и моббить, в той мере, в какой они вообще встречаются, еще ощущаются как неологизмы, не говоря уже о таких словообразовательных извращениях как буллинговать (встречается крайне редко) и моббинговать (не встречается практически никогда, хотя и мыслимо!). Имя деятеля, соответствующего английскому bully, тоже появилось, и тоже путем заимствования: булли. Но в интересующем нас смысле (а не в значении ‘порода собак’) употребляется редко. По этим же причинам буллинг и моббинг могут управлять родительным падежом, по образцу буллинг пятиклассника, моббинг начальника, только в «сильном» прагматическом контексте, который навязывает этим словам значение действия, конкретного акта насилия.
Еще пример грамматического свойства. Почему нормально травля зайца, а * травля таракана или * травля посева сказать нельзя? Дополнения «обязаны» стоять во множественном числе. С посевами все более или менее ясно: слово посев в ед. ч. означает действие по глаголу посеять, а не всходы, не растительность, которую можно уничтожить. Но даже если допустить возможность употребления слова посев в ед. ч. в значении ‘засеянный участок, на котором уже есть всходы’ («Чей это посев?»), то все равно * травля посева невозможна, потому что это все же не всходы на участке, а участок земли со всходами, т.е. опять-таки не объект уничтожения. Мы уже видели, что концепт травли связан с идеей уничтожения жертвы. С тараканами несколько сложнее, их ведь можно и нужно уничтожать. Так почему же нельзя подвергнуть травле одного таракана, а можно только скопом? Этому мешает другой аспект концепта ‘травля’: травля дело серьезное, требующее упорного или настойчивого преследования, имеет ощутимую длительность, достигает результата не сразу и не вдруг, не одним махом, в ней есть система. По отношению к такому ничтожному существу, как таракан, это нелепо, а вот если их множество – то это уже другое дело. Именно множество, а не отдельное насекомое, является объектом уничтожения.
Приведем теперь примеры высказываний, в которых синонимические замены неуместны, с краткими пояснениями:
– Моббинг руководителя со стороны подчиненных — явление достаточно распространенное.
– Целью моббинга может быть увольнение жертвы, стремление изгнать её из коллектива.
Типичную ситуацию отторжения жертвы коллективом нельзя назвать буллингом.
– У людей, которые неоднократно подвергались буллингу в детстве, наблюдался самый высокий уровень С‑реактивного белка.
– Юный ученик одной из городских школ неоднократно подвергался буллингу со стороны сверстников.
Но не моббингу. Акты буллинга могут повторяться, тогда как моббинг мыслится как единая (одноактная) кампания, хотя и могущая включать отдельные эпизоды. В контексте неоднократности употребление слова моббинг, предполагающее агрессивное отторжение от своей среды (неприятие в свою среду), вряд ли уместно.
– После того как ребенок рассказал, что он подвергается буллингу, эксперты рекомендуют родителям не паниковать и не бежать к обидчику на разборки.
Здесь нехорошо подвергается моббингу, и не только из-за того, что речь не идет о групповом насилии, а еще и потому, что издевательства над ребенком совершаются «из хулиганских побуждений», а не имеют целью отторгнуть его от коллектива (хотя результатом может оказаться перевод в другую школу).
– Важно понимать, что проблема буллинга не всегда исчезает с окончанием детского сада или школы.
Но не * проблема травли. Буллинг – это негативное социальное явление, и оно представляет собой проблему. Напротив, травля – это не явление, а понятие, и как таковое никакой проблемы не представляет.
– Как ведется борьба с буллингом в других странах?
Но не * борьба с травлей. Опять же потому, что с явлением можно бороться, а с понятием – нет.
– Буллинг глазами исследователей [заголовок статьи].
Но не * травля глазами исследователей. Но возможно, например, “Школьная травля глазами исследователей”, т.к. определение переводит травлю в категорию явлений.
Прим.: Эти примеры могли бы быть о моббинге, но и в этих случаях его нельзя было бы заменить травлей, как и в двух следующих:
– Целью статьи является определение степени изученности, а также уровня решения проблемы моббинга как в России, так и за рубежом.
– Причины возникновения и способы борьбы с моббингом.
– Драки на рабочем месте в компаниях, где практикуется моббинг – явление нередкое.
Но не * практикуется травля. Травлю, строго говоря, нельзя «практиковать», если только это не псовая охота на зайцев или регулярная дератизация. Впрочем, такая практика возможна в отношении тех, кого дегуманизируют – врагов народа, диссидентов, иноагентов – т.е. не в замкнутой среде учреждения, организации, а в обществе в целом, где есть множество таких лиц, которых власть травит от имени народа.
– Моббинг руководителя … [см. первый пример].
Нельзя заменить не только на буллинг, но и замена словом травля в этом контексте сомнительна. В отличие от моббинга, травля человека предполагает не просто его отторжение коллективом, но его «уничтожение», выбрасывание, так сказать, во тьму внешнюю, где будет плач и скрежет зубов.
– Целью моббинга может быть увольнение жертвы, стремление изгнать ее из коллектива.
Здесь могло бы стоять и «целью травли», но с ощутимой прагматической погрешностью. Травля направлена на то, чтобы, так сказать, сжить со свету жертву – в прямом или переносном смысле, уничтожить физически (зайца, посевы) или путем полной дегуманизации и исключения человека не только из организации, а вообще из социума, т.е. социальная смерть, часто с применением «мер воздействия» (лишения средств к существованию, лишения свободы и пр.).
– Последняя причина моббинга – это банальная жестокость и желание унизить человека ради веселья или самоутверждения.
Заметим, что автор этого высказывания описывает здесь скорее одну из причин буллинга. Подставить сюда «причина травли» было бы неуместно, так как это всегда рациональная причина, а не садистская склонность к насилию. Жертва травли представляется преследователям угрозой их миропорядку, основам их образа жизни.
– Продолжительная кампания по травле Пастернака ослабила его здоровье и ускорила развивающийся рак легких.
Замена слова травля на моббинг или буллинг невозможна, но и буллинг и моббинг не всегда заменимы на травля, как показано выше.