Шведский фразеологизм att dra något gammalt över sig, букв. ’натянуть на себя что-нибудь старое’ или, может быть, ‘накрыться чем-нибудь старым’, которому посвящена обширная словарная статья в «Дополнениях» к моему словарю SVENSK-RYSK SAMHÄLLSORDBOK (см. при слове gammal), весьма интересен с переводческой точки зрения. Интересен как раз тем, что «непереводим». В самом деле, его нельзя «взять на прием» – ни на один из тех, что описаны в пособиях по переводу 1).
Во-первых, в русском языке у него нет идиоматического соответствия на той же или близкой образной основе.
Такого, например, как в парах att spela någon i händerna → играть кому‑л. на руку, att slå in öppna dörrar → ломиться в открытую дверь, som en blixt från klar himmel → как гром с ясного неба, hal som en ål → скользкий как уж. Пособия рекомендуют стремиться к использованию именно такого соответствия, если оно существует: принято считать, что оно наиболее полно воспроизводит иноязычную идиому, сохраняя и прямое и переносное значения, и что члены таких пар переводят друг друга практически во всех контекстах. Но это, даже при наличии такого эквивалента в языке перевода, – en sanning med modifikation, истина с оговоркой.Неотличимы?
Шведская идиома mellan hammaren och städet и ее русское соответствие между молотом и наковальней кажутся совпадающими до неотличимости. Такие пары обычно представляют собой заимствования из общего источника. Эта, в частности, предположительно произошла от названия романа популярного некогда Фридриха Шпильгагена ”Hammer und Amboß”. Тем не менее, они не являются полными эквивалентами, хотя и «значат» одно и то же – ’≈ под угрозой с двух сторон’. Зададимся вопросом: существуют ли ситуативные контексты, в которых эти идиомы не взаимозаменимы?
Казалось бы, нет. Но вот первый попавшийся пример, сразу же вызвавший сомнения: Den svenska modellen mellan hammaren och städet. Это заголовок. В буквальном переводе: ? Шведская модель между молотом и наковальней. Вот еще: Gazas kvinnor mellan hammaren och städet. – ?? Женщины Газы между молотом и наковальней. Оба, а наипаче второй, звучат как-то странно. И таких примеров много.
Откуда это ощущение неуместности?
Вероятно, тут задействован не один фактор. Во-первых, русская версия фразеологизма «работает» только с именем лица, и при этом преимущественно лица собирательного. Так, Я оказался между двух огней или даже между Сциллой и Харибдой не вызывает возражения, тогда как ? Я оказался между молотом и наковальней сомнительно (ср. Мы оказались …). Во-вторых, в русском высказывании необходим предикат, обычно, оказаться. Например, Русская интеллигенция оказалась между молотом и наковальней. Если выбросить глагол, то высказывание станет менее приемлемым, во всяком случае, на мой вкус. А если вместо собирательного интеллигенция употребить множественное число, русские интеллигенты, то вся фраза станет не менее неуклюжей, чем пример про женщин Газы – из-за усиления предметности субъекта, что провоцирует неуместную реализацию метафоры в сознании адресата высказывания 2).
Русская идиома употребляется либо автономно, как заголовок, не конкретизирующий ситуацию, а только дающий о ней схематическое образное представление, либо в конкретизирующем контексте – и тогда обязательно в составе предикативного выражения при глаголе из ограниченного набора: кроме оказаться, это еще попасть, очутиться, угодить и, возможно, некоторые другие. С содержательной точки зрения это, видимо, связано с тем, что русская идиома не стативна, выражает состояние не безотносительно к тому, как оно возникло, а именно как результат какого-то события, случая, непредусмотренного развития и т.п.
Тем самым, перевод шведской идиомы «равнозначной» русской не всегда удачен. «Значение» не меняется, но ситуация ’двоякой угрозы или опасности’ концептуализируется иначе, и меняются прагматические условия уместности употребления «такой же» идиомы. Соответственно может понадобиться перевод, не имеющий с ней формального сходства. Скажем, применительно к первым двум примерам: Шведская модель может дать трещину; Женщины Газы в двойных тисках.
Обратите внимание, что в обоих случаях удается избежать плоского описательного перевода: употреблены русские идиоматические выражения со своей образной основой. Однако ни один из них не является, конечно, универсальным заменителем шведской идиомы,и способен переводить ее лишь в некоторых контекстах.
Во-вторых, если нет «полного» идиоматического соответствия, то следующим по степени предпочтительности решением считается использование какого-либо русского фразеологизма с другой внутренней формой, но сходного по кругу употреблений и стилистике. А лучше сказать, выражающий то же переносное значение, пусть и на другой образной основе, но без нарушения условий уместности употребления исходной идиомы. Обычно приводятся примеры вроде att vakna på fel sida – встать не с той ноги; bättre en fågel i handen än tio i skogen – лучше синица в руке, чем журавль в небе и т.п. Однако по своей метафорической основе они чрезвычайно близки друг к другу (’«неудачное» вставание с постели → причина дурного расположения духа’ в первой паре, ’уже пойманная птица → обладание малым лучше, чем несбыточные мечты о большом’ во второй). Хотя между ними и нет полного формального совпадения, их следовало бы отнести к той же категории, что и рассмотренная выше.
Так, замена молнии громом или угря ужом в приведенных выше примерах принципиально ничего не меняет: образы резкого грозового удара и извивающегося скользкого существа и имплицируемые ими – «выводимые» из них – переносные значения ’неприятная, опасная неожиданность’ и, соответственно, ’лицемерный, бесчестный’ практически совпадают, и нет оснований выделять такие пары в особую категорию. Их члены могут даже оказаться еще менее отличимыми по своему употреблению, чем члены формально тождественных пар. Казалось бы, невозможно найти контекст, в котором hal som en ål нельзя было бы перевести русским скользкий как уж. Однако даже здесь нет абсолютного тождества. Если далее в шведском тексте образный компонент шведской идиомы эксплуатируется или обыгрывается так, что ему возвращается предметное значение – допустим, там затем говорится, что угорь хорош в копченом виде, но не в человеческом облике, – то заменить его ужом в переводе, пожалуй, не удастся 3). Стоит добавить, что употребить в переводе идиому на той же или близкой образной основе может оказаться невоможным не только при реализации или развертывании метафоры в тексте оригинала, но и в том случае, когда она связана аллюзиями и интертекстуальными отсылками в системе смыслов текста, и они окажутся утерянными, если метафору оригинала заменить другой 4).
Однако фразеологизм att dra något gammalt över sig куда более показателен для этой второй категории. Хотя в русском языке у него нет ни точного, ни близкого по внутренней форме идиоматического соответствия, в нем есть выражение на основе другой метафоры, которое могло бы претендовать на статус его переводного эквивалента: скрыться с чьих-либо глаз. Именно таково одно из двух толкований исходной идиомы, которые удается отыскать в шведских источниках: ’försvinna ur någons åsyn’ (так в sv.wiktionary.org). Второе содержится во фразеологическом словаре шведского языка Svenskt språkbruk: ’när man inte vill ha med ngn att göra; vard. avfärdande’, т.е. ’разг. отстранить, удалить от себя кого‑л., не желая иметь с ним дела’. Что́, в сущности, сводится к тому же самому: отстранение кого-либо «от лица своего» подразумевает нежелание его видеть или, наоборот, желание, чтобы его не было видно.
В самом деле, смысл ’удалиться из чьей либо личной сферы или публичного поля зрения’, а значит, ’скрыться с глаз’, усматривается едва ли не во всех употреблениях шведского фразеологизма. А их множество, и они весьма разнородны по своему характеру: его образная модель обладает незакрытым смысловым потенциалом 5):
Это может быть сравнительно мягкая ироническая рекомендация перестать мозолить глаза, занудствовать, приставать с чем-то банальным, общеизвестным; обращенное прямо на собеседника, на третье лицо или даже на неодушевленный предмет язвительное, неприязненное или отстраняющее пожелание «исчезнуть»; реже – оскорбительное ультимативное требование убраться с глаз долой; это может быть побуждение скрыться, «примеряемое» субъектом на самого себя: не предъявляемое ему кем-либо пожелание или требование, а обусловленное обстоятельствами, групповым давлением или общепринятой нормой; это может быть выражение желания самого субъекта уйти от посторонних взоров в приватную сферу, перестать быть на виду, или погрузиться в ностальгическое состояние; возможно, субъект почувствовал, что он устарел, стал неактуален, пережил самого себя – или по чьему-то мнению стал анахронизмом, в особенности, в сравнении с чем-то новым и лучшим, и ему пора уйти со сцены; а может быть, он хочет отсидеться, переждать что-либо …
Выражение скрыться [или исчезнуть] с глаз ни по форме, ни по своему предметному содержанию, а значит, и по своей образности, не совпадает с исходным шведским фразеологизмом. Однако по своему значению оно очевидно схватывает то общее, что есть в семантике всех этих употреблений – независимо от того, чем конкретно обусловлено удаление кого- или чего-либо «из поля зрения». Как и шведская идиома, это выражение употребляется только в переносном смысле 6) (’ ≈ перестать быть на виду’), оно тоже метафорично, и по своим условиям истинности соответствует всем перечисленным выше типам ситуаций, а возможно и тем, что остались неназванными. Значит ли это, что его можно смело включать в словарь в качестве универсального переводного эквивалента шведской идиомы? А стало быть, уподобиться примеру составителей шведско-русского Norstedts’a, отважно снабдивших идиому att stå sitt kast общим значением ’отвечать за свои поступки’ в статье глагола kast и впридачу «переводным эквивалентом» сам виноват в статье существительного? (Кстати, все сказанное мной в другой статье о подходе к выявлению концептуальной специфики и переводу этой идиомы, относится и к разбираемому здесь выражению. Поэтому, избегая повторений, призываю вас прочитать пост, упомянутый в прим. 5.)
Нет. Смысл высказывания не сводится к условиям истинности. Воспроизводить в переводе приходится не общее значение, не семантический инвариант, а конкретный смысл, обусловленный коммуникативным намерением говорящего и прагматикой ситуации. Верно, что выражение скрыться с глаз «покрывает» в переводе широкий круг употреблений шведской идиомы. Но далеко не все. Оно пригодно лишь в таких ситуативных контекстах, где не нарушаются условия уместности его употребления.
Возьмем хотя бы самый первый пример из моей словарной статьи: Vilken dålig match han gjorde! Han kan dra något gammalt över sig. – До чего же плохо он играл! Он может уходить. / Пусть уходит. / Лучше бы он исчез. / Пора ему уйти со сцены. / Ему нечего делать на поле и т.п.
Перевод ?? Лучше бы ему скрыться с глаз нельзя признать удачным. Русский фразеологизм уместен, когда указан субъект этого нелицеприятного пожелания, в норме – конкретное лицо или ли́ца. Здесь же такого указания нет: подразумевается, что «так лучше» не для самого говорящего, а для всего контингента футбольных болельщиков. Но и дополняющий перевод Лучше бы ему исчезнуть с глаз болельщиков «не звучит»: отчасти из-за только что отмеченной нежелательности собирательного лица в контексте пожелания, отчасти же потому, что выражение исчезнуть с глаз в силу своей аффективности не способно передать в этом контексте значение окончательности – существенный компонент смысла шведского фрагмента, предполагающего бесповоротный уход игрока с арены.
Использование этого эквивалента в переводе не слишком удачно, а то и вовсе невозможно и в целом ряде других случаев. В этом нетрудно убедиться, попытавшись подставить его в перевод некоторых примеров, приведенных мной в словарной статье. Так, это выражение не вписывается в перевод употреблений нашего фразеологизма в ситуативных контекстах, в которых пожелание «исчезнуть» обращено на нелицо. Вряд ли можно пожелать, чтобы litteraturkanon или simpel konjak «скрылся с глаз», даже метафорически (см. соответствующие примеры в части I. упомянутой статьи), «натянув на себя что-нибудь старое». Это будет явной натяжкой. Это выражение неприложимо и к примерам иронического обыгрывания идиомы в обратном смысле, то есть не в значении ’сделаться незаметным’, а в точности наоборот – ’привлечь внимание’: высказывания, в которых сочетанию något gammalt в составе идиомы возвращается предметное значение (примеры см. в части II. словарной статьи).
В‑третьих, в подавляющем большинстве случаев нельзя пойти и по пути калькирования шведской идиомы. Само по себе это иногда бывает желательно ради воспроизведения специфической образности оригинала в стилистических целях или сохранения связанных с идиомой аллюзий и отсылок в других местах переводимого текста. Однако применительно к разбираемому фразеологизму это в общем случае невозможно. Хотя его дословное вопроизведение, натянуть на себя что-нибудь старое, выглядит вполне осмысленно и не нарушает лексических и грамматических норм русского языка, оно не переводит шведскую идиому, поскольку ни оно, ни более экспрессивный вариант, тоже близкий к дословному, накрыться каким-нибудь старьем, не употребляются в переносном значении. Шведское же выражение, напротив, никогда не употребляется буквально (см. прим. 6).
Следует оговориться, что запреты на употребление шведского выражения в буквальном смысле, а «соответствующего» ему русского – в переносном, не абсолютны. Эта оговорка нуждается в пространном пояснении, но можно надеяться, что оно подкрепит подход к переводу фразеологизма, основанный не на его «значении», каким бы универсальным оно ни казалось, и не на копировании его формы, даже если такая же есть в языке перевода или язык против нее не возражает, а на воспроизведении его актуального смысла во всей его прагматической полноте. А это предполагает схватывание переводчиком идеи фразеологизма, или его концепта, понимание, что это не то же самое, что семантический инвариант – абстрактная схема предметного содержания всех ситуаций, в которых уместно это выражение. Такая схема не отражает концептуальной специфики фразеологизма, не дает представления о том, почему говорящий выбирает именно это выражение, а не какое-то «синонимичное» с тем же значением, скажем, försvinna ur sikte, avpolleteras, upphöra att synas, suddas ut, dra sig tillbaka, avlägsna sig, låta bli att synas и т.п. – их множество. Кто произносит это выражение? В какой ситуации? На кого или на что оно обращено? По какому поводу и с какой целью? В какой модальности? С какой интонацией?
Но вернемся к «запретам» и примем для начала, что выражение натянуть на себя что-нибудь старое имеет право на существование в русском языке 7), но не в переносном употреблении: у него нет каких-либо узаконенных узусом метафорических значений вроде ’сделаться неприметным, перестать быть на виду, стушеваться’ и т.п. По-русски не скажут Натяни на себя что-нибудь старое [или какое-нибудь старьё], желая, чтобы субъект скрылся или признал себя «бывшим». Это просто-напросто свободное сочетание слов, которое не может быть понято иначе чем буквально – даже в том случае, когда оно представляет собой совет придать себе непритязательный вид с целью отвести от себя внимание (любопытный пример такого употребления я приведу ниже).
Таким образом, очевидно, что кальку если и можно использовать в переводе этой шведской идиомы, то лишь в таком ситуативном контексте, который оживляет в сочетании något gammalt предметное значение.
Этому условию отвечают контексты двух типов:
1. Контексты, в которых выражается желание субъекта уйти в приватную сферу, напрямую связываемое с «натягиванием на себя чего-нибудь старого» в собственном смысле – с переодеванием в разношенную, домашнюю, непубличную одежду. При этом главное значение идиомы, переносное (’перестать быть на виду’), остается на переднем плане, а предметное лишь возникает имплицитно, как бы проступая сквозь него, выводится из ситуативного контекста. Так, в переводе примера, приведенного в моей словарной статье:
Det är inget fel i att ibland gå hem och dra något gammalt över sig. I själva verket är det det skönaste som finns. Att inte dela några bilder av sin mysiga hemmakväll med hundens tuggben i soffan och barnets pyssel över hela vardagsrumsbordet.
можно было бы употребить кальку: Нет ничего дурного в том, чтобы иногда засеть дома, натянув на себя какое-нибудь старье. Если уж на то пошло, что может быть приятней! Не расшаривать фото своего уютного домашнего вечера с собачьей косточкой на диване и кусочками пазла, разбросанными ребенком по всему столу в гостиной.
Дословное воспроизведение шведской идиомы представляется здесь допустимым. В тексте прямо противопоставляется семейная укромность, укрытость постоянному пребыванию на виду у общественности (автор – известная журналистка). Адресат перевода имеет дело с достаточно сильным прагматическим контекстом, который легко актуализирует мысль о переодевании в старую домашнюю одежду, такую, в которой не принято показываться на людях. Ситуация натягивания на себя старой одежды может имплицировать, разумеется, множество различных смыслов. Они не метафоризированы в русском языке, за выражением что-нибудь старое не закреплены конвенцией значения ’неприметное’, ’не привлекающее взоры’ и т.п. – в словаре мы их не найдем. Это импликатуры, и для того, чтобы использование кальки стало возможным, нужен контекст, недвусмысленно проясняющий мотивирующую связь между «чем-то старым», понимаемым предметно как старая одежда, и «укрытием». Тем самым калькированное выражение, в норме не имеющее переносных значений, становится для читателя русского перевода своего рода окказиональной метафорой: НАТЯНУТЬ НА СЕБЯ СТАРЬЕ ЗНАЧИТ СДЕЛАТЬСЯ НЕПРИМЕТНЫМ и т.п.
Конечно, используя кальку, переводчик должен быть уверен, в разумных пределах, что контекст с достаточной ясностью дает понять адресату перевода, что это выражение употреблено метафорически. Если же такой уверенности нет, можно прибегнуть к кратким семантическим прививкам, проясняющим переносное значение. См. примеры в ч. I словарной статьи: Målet är sannolikt … , где употреблено выражение стариковский халат вместо какое-нибудь старье, что делает более прозрачной импликатуру ’уйти со сцены’, и Du känner dig ur slag…, где к полной кальке сделано добавление и не показываться / стушеваться в качестве поясняющего компонента. Обратите внимание, что в переводе обоих примеров у сочетания något gammalt актуализируется предметное значение: в первом случае – буквальным надеванием на субъекта одежды, свидетельствующей о его «выходе в тираж», устарелости; во втором – за счет того, что абстрактное какое-нибудь старье понимается как старая непритязательная одежда в противопоставлении одежде яркой и привлекающей внимание – противопоставлении, специально акцентируемом введением в перевод противительного оборота но вместо этого.
2. Контексты, в которых идиома употреблена не сама по себе, не в своем метафорическом значении, а как предмет иронического обыгрывания. В некотором смысле, употребления этого рода обратны только что рассмотренным: там предметное значение ’старая одежда’ имплицировалось контекстом, оставаясь на заднем плане, здесь, наоборот, оно оказывается главным, выходит на передний план, а собственное, переносное значение идиомы лишь просвечивает на его фоне, переходя в разряд аллюзий. Вместе с возвращением предметности сочетанию något gammalt собственное значение идиомы, связывающее «старое» с чем-либо непримечательным, вышедшим из употребления, неактуальным и всевозможными другими «не-», обращается в свою противоположность: «старое» наделяется положительной оценкой, оказывается интересным, привлекающим внимание, востребованным в даннной ситуации.
О таких контекстах я уже упоминал, говоря о невозможности использовать «инвариантный эквивалент» скрыться с глаз в подобных случаях, со ссылкой на примеры из словарной статьи:
• Tid att dra något gammalt över sig! Spelar ikväll med Pedersöre spelmanslag på spelmansgudstjänst vid Rosenlund.
• Vill du vara fin? Dra något gammalt över dig. Vårt intresse för begagnat gör oss bättre på att återvinna gamla textilier.
Так как разбираемый фразеологизм в контекстах этого рода приобретает буквальный смысл, то ничто, казалось бы, не мешает употребить в переводе кальку – выражение, имеющее только прямое значение. Но именно поэтому оно и непригодно! Ср.: «Пора натянуть на себя что-нибудь старое. Сегодня вечером играю на богослужении с группой народных музыкантов из Педерсэре»; «Хочешь выглядеть привлекательно? Натяни на себя что-нибудь старое. Благодаря моде на подержанную одежду, мы лучше утилизируем старый текстиль». Предметное содержание этих высказываний, их значение, в таких переводах понятно: ’перед выступлением нужно переодеться в старую (традиционную) одежду’ (в источнике такое понимание поддержано фотографией спельмана в красочном народном костюме) и, соответственно, ’эко-мода на подержанную одежду благоприятна для окружающей среды’. Но так как смысл подобных пассажей основывается на обыгрывании шведской идиомы, совершенно неизвестной адресату русского перевода, то эта игра – обращение собственного, переносного значения идиомы и перемена знака оценки «старого», – а с тем и заключенная в ней ирония, для него совершенно пропадает.
Разбираемая идиома иронична во всех своих употреблениях, но по-разному. В подавляющем большинстве случаев ирония заложена в самом образе ситуации, и об этом речь пойдет во второй части статьи. В употреблениях же этого типа основой иронии служит выворачивание идиомы наизнанку: употребление ее в буквальном значении, какого она в норме не имеет, и изменение ее оценочного смысла на противоположный – с минуса на плюс. Вот эта ироническая проекция прямого значения высказывания на собственное переносное значение идиомы в переводе-кальке исчезает.
Таким образом, простое калькирование в употреблениях этого рода в лучшем случае неполноценно. Передачи буквального значения недостаточно: нужны семантические «подпорки», позволяющие читателю перевода «заподозрить» в русской фразе также и то, чему переводимый пассаж иронически противопоставлен: что «старое» – это якобы ненужное, не имеющее ценности и т.п. Поэтому в переводах двух приведенных выше примеров, включенных в словарную статью, я попытался компенсировать эту потерю за счет акцентов, подчеркивающих «обратный», положительный смысл «старого»: праздничность народного костюма, экологическую пользу от моды на подержанную одежду (в обоих случаях «старое» служит привлечению внимания, что прямо противоположно метафорическому значению идиомы ’натянуть на себя старье значит скрыться с глаз’). Сохранить исходную метафору для обыгрывания, конечно, нельзя, но можно хотя бы воспроизвести иронический характер текста, в частности, путем «возвышенной» архаизации стиля в первом примере или за счет парадоксального подчеркивания модной привлекательности старого – во втором.
В худшем случае калькирование может нарушить связность текста. Такой случай – вот этот «особо трудный» пример, тоже включенный в мою словарную статью:
• November är en skitmånad. Jag antar att det är anledningen till att folk bestämmer sig för att dra något gammalt över sig. Typ Abba eller Dire Straits. Uttrycket används oftast när folk inte vill ha med något att göra eller [vill] avfärda någon. Men i det här fallet syftar jag på utbudet i Kulturens hus.
С точки зрения перевода это catch-22. Не употребить кальку нельзя, так как шведская идиома служит далее в тексте предметом метаязыковой рефлексии: автор ее объясняет, и поэтому ее нельзя заменить чем-то другим. Третье предложение фрагмента (Uttrycket används …) повисло бы в воздухе 8). Но и употребить ее нельзя, так как русский читатель перевода не видит в калькированном выражении метафорического смысла: оно для него сугубо предметно, и ему не будет понятно, как можно натянуть на себя старую музыку – это ведь не одежда и не изношенное одеяло.
Можно ли сохранить в переводе авторскую рефлексию по поводу неизвестной русскому читателю идиомы, а стало быть дать ему представление об этом шведском фразеологизме? Воспроизвести ироническую игру с переносным значением ’скрыться с глаз’, обращающую депрессивную ностальгию в сентиментальную ценность, исповедываемую публично – на глазах у людей и вместе с ними? Это, как уже сказано, трудный случай, и переводчик вынужден искать нестандартных решений. Одно такое, несколько вымученное, рискну предложить: это все же лучше, чем беспомощная сноска вроде «непереводимая игра слов» с пространным экскурсом в шведскую идиоматику:
• Ноябрь – мерзкий месяц. Должно быть поэтому людям хочется «натянуть на себя какое-нибудь старье», типа поношенной одежки от «Аббы» или «Дайер Стрейтс», да под ней и укрыться. Вообще-то это выражение обычно употребляют, когда желают отстранить от себя что-то, с чем не хотят иметь дела, или самим от чего-то отстраниться. Но я здесь имею в виду ретро в программе нашего «Дома культуры».
Логика решения состоит в том, чтобы в явном виде уподобить погружение в ностальгическую старую музыку натягиванию на себя поношенной старой одежды. Иными словами, в том, чтобы превратить кальку в своего рода авторскую метафору (другое дело, что не всем она придется по вкусу) и для полноты метафорической картины добавить еще поясняющее выражение да под ней и укрыться, то есть собственное значение шведской идиомы в данном контексте, которое в нем иронически меняется на обратное: «старое» оказывается востребованным, приобретает, так сказать, терапевтическое значение и переносится в публичное пространство. Кавычки указывают читателю перевода, что заключенное в них выражение – это фразеологизм, который не следует понимать буквально. Вместе с тем, сочетание какое-нибудь старье имеет в этом контексте предметное значение: ’старые хиты групп ”ABBA” и ”Dire Straits”’. Таким образом, обыгрывание переносного смысла в предложенном переводе сохраняется, хотя и, надо признать, не слишком элегантно.
Итак, «третий путь» перевода образных фразеологизмов, калькирование, тоже едва ли приемлем в чистом виде, без существенных оговорок. Мы видели, что употребить кальку натянуть на себя что-нибудь старое без каких-либо семантических подтасовок в общем случае не удается. Мало того, выше я оговорился, что и самое право этого выражения на существование в русском языке не очевидно. Это может вызвать, а вернее, не может не вызвать, недоумение, особенно ввиду того, что оно грамматически правильно и вполне вразумительно. Между тем, оно не только не встречается в каком-либо переносном употреблении, как уже отмечалось, то есть не имеет никаких метафорических значений, но и, несмотря на тщательные разыскания, не встречается за очень редкими исключениями даже в буквальном смысле. Иначе говоря, его в русском языке попросту нет! Не удается отыскать не только его, но и его возможные вариации, скажем, с глаголами нацепить, напялить, надеть (что), накрыться (чем) на месте dra över sig или какое-нибудь старьё на месте något gammalt. Вместе с тем, имеющее то же предметное значение выражение надеть что-нибудь старое попадается не столь уж редко.
Отсутствие интересующего нас выражения в речевой практике русскоговорящих – факт загадочный, но едва ли случайный. Его объяснение, пусть только гипотетическое, способствовало бы, на мой взгляд, выявлению мотивирующей связи между образной основой шведской идиомы и множеством ее актуальных значений. С точки зрения перевода фразеологизмов – это главная задача, и ей будет посвящена вторая часть статьи. Что же касается искомого объяснения отмеченной «лакуны», то неуязвимого решения у меня нет, но одна опрометчивая гипотеза все же имеется.
Во всем русскоязычном сегменте интернета нашелся лишь один-единственный пример употребления выражения, которое могло бы сойти за кальку с шведского фразеологизма:
– Ты что, сдурела? – напустилась на нее Дуня. – Кругом немцы, а она лежит. А если к нам зайдут? Вставай и скоренько одевайся, да натяни на себя какое-нибудь старье.
Дуня бросила Мариане на кровать какое-то рваное платье.
Это отрывок из какой-то старосоветской повести «про войну». Полтавщина оккупирована. Хозяйка хутора, к которой подселили юную разведчицу, предупреждает ее, чтобы та придала себе непривлекательный вид – в дом вот-вот войдут немцы.
Этот фрагмент любопытен тем, что найденное в нем чуть ли не единственное на весь Рунет употребление выражения, являющегося дословным соответствием шведскому фразеологизму, как раз «претендует» на обладание переносным значением. И притом сходным с тем, какое приписывается шведской идиоме: ’сделаться неприметным, не привлекать к себе внимания’ и т.п. Но это, разумеется, не значение, а однозначно «вычисляемая» адресатом высказывания прагматическая импликация (импликатура), обусловленная ситуативным контекстом. Прагматический контекст здесь настолько силен, что эта импликатура может быть принята за значение данного выражения, но в действительности никакое такое значение за ним не закреплено. Точно так же, как ни это значение, ни какое-либо другое не закреплено за шведской идиомой. Отличие в том, что в случае идиомы это не очевидно, так как она лишена прямого, буквального употребления, и ей в качестве ее собственного значения «напрямую» приписывается переносное. Это потому, что содержащаяся в ней метафора старья стерта в сознании носителя шведского языка и не актуализируется, когда он употребляет этот фразеологизм. Его значение в конкретном ситуативном контексте как бы выбирается из готового инвентаря, тогда как на самом деле оно тоже является импликатурой – выводится из ситуации, метафорой которой эта идиома является. Иначе говоря, сама по себе она ничего не значит, каким бы еретическим ни казалось это утверждение: она лишь символизирует некий тип ситуаций, «чреватых» той или иной прагматически оправданной (уместной) импликацией. Это подводит нас к верной постановке вопроса относительно этого образного фразеологизма, и других подобных: не каково его значение (или значения), а в чем специфика класса ситуаций, которые он метафоризирует, и как такую ситуацию концептуализирует говорящий, как именно он эксплуатирует уникальную идею этой языковой единицы.
С этой точки зрения рассматриваемый здесь отрывок может подсказать еще кое-что. Подчеркнутое в нем выражение имеет буквальное значение ’надень старую одежду’, хотя вытекающая из ситуации цель этого побуждения, ’отвести от себя внимание’, была бы понятна даже без последующей фразы про «рваное платье». Шведский же фразеологизм, с которым это выражение дословно совпадает, напротив, никогда не употребляется в буквальном смысле, даже если этот смысл имплицируется контекстом 9). По этой причине калька в принципе непригодна: ее удается использовать только в исключительных случаях, и это почти всегда требует компенсации утраченной метафоры. Но это – не единственная причина. Разбирая приведенный пример, мы можем заключить, что имплицируемый этим выражением смысл можно обозначить как придание себе непритязательного вида (облика). Этому в русском языке есть жаргонная параллель: прикинься ветошью и не отсвечивай 10). И хотя это полноценная образная идиома, употребляемая, как и шведский фразеологизм, только в переносном смысле, она, как и калька, тоже его не переводит (даже если отвлечься от ограничений, налагаемых ее приблатненной стилистикой) 11). За исключением разве что редких случаев, когда шведская идиома употреблена не в своей обычной модальности иронического пожелания или побуждения, а ультимативно в грубо уничижительном тоне. Это ей, как мы увидим в дальнейшем, не свойственно.
И наоборот, если бы кому-то понадобилось перевести цитированный отрывок на шведский язык, то употребить идиому att dra något gammalt över sig было бы невозможно 12). И не только из-за того, что у нее нет предметного значения, которое бы соответствовало смыслу отрывка, но и потому, что в классе ситуаций, в которых уместно ее употребление, нет таких, в которых субъект «лицедействует», притворяется, делает вид, придает себе некий облик. В идиоме прикинься ветошью этот аспект – «придание себе облика (создающего у других участников ситуации представление о незначительности, ничтожности, непричастности субъекта к ситуации и т.п.)» – совершенно очевиден: глагол прикинуться как раз и обозначает притворство 13). В выражении натянуть на себя что-нибудь старое этот смысл – несовместимый, повторяю, со шведской идиомой – тоже реализуется, но иначе, более опосредованно. За это отвечает обстоятельственное дополнение на себя. Как именно?
Покажем это, сопоставив два выражения: надеть пальто и ??надеть на себя пальто. Второе содержит плеоназм – в глаголе надеть в значении ’одеться во что‑л.’ уже заключено понятие, выражаемое предложно-именной группой на себя, так сказать, by default, – и оно, это выражение, становится приемлемым лишь в том случае, если эта группа прагматически оправданна. Иными словами, если субъект преднамеренно совершает обиходное действие с необиходной целью и тем самым придает себе тот или иной специфический облик – делая это с какой-то «нестандартной» целью, так сказать, с отклонением от нормы или, если угодно, «в нештатном режиме». Скажем, если в некотором контексте выражение типа надеть на себя зимнее пальто выглядит приемлемым, то это имеет смысл только потому, что субъект по какой-то причине оделся не по сезону – зачем-то нацепил на себя зимнюю одежду 14). Функция этого обстоятельственного дополнения в рассматриваемых контекстах – придание субъектом себе специфически маркированного облика – проявляется еще яснее в выражениях с глаголами натянуть, напялить, нацепить, так как они, в отличие от нейтрального надеть, уже и сами по себе обозначают не рядовое, а в некотором роде ненормативное действие. Стоит отметить также, что предлог на удваивает глагольную приставку и, в сочетаниях надеть/натянуть и т.п. на себя, переключает действие с объекта на субъект. Действие превращается в метадействие: важно не столько надеть что-либо в соответствии с обычной, собственной функцией данного предмета одежды, сколько представить себя в желаемом облике, «сделать вид», так сказать: будь то жалкий и неприметный вид или, наоборот, статусный и привлекающий внимание.
Сопоставим теперь выражения надеть что-нибудь старое и надеть на себя что-нибудь старое. В отличие от рассмотренной выше пары здесь предметное существительное (в нашем примере пальто) заменено предикатным (группой субстантивированного прилагательного). Тем самым оба выражения могут быть употреблены в ситуативных контекстах, порождающих разные импликации, в зависимости от того, рассматривается ли «старое» как плохое (изношенное, вышедшее из употребления, малоценное) или, наоборот, хорошее (модное ретро, экологически благоприятное вторичное использование, традиционный костюм). В частности, оба выражения возможны в контексте ситуации, означающей ’не выделяться, не привлекать к себе внимания’. То есть они могут быть одинаковы по своему буквальному содержанию. Но они отличаются по своей прагматике, и носитель русского языка это отличие ощущает. Выражение надеть или даже натянуть что-нибудь старое само по себе значит только то, что значит: ’одеться в старую одежду’ – с какой-бы то ни было целью: потому ли, что в старой разношенной одежде удобно, или ее не жаль испачкать на работе, или потому, что винтаж в моде, или даже ради того, чтобы не выделяться, выглядеть простолюдином, притвориться бедным и т.п. Но в любом случае соответствующее значение не принадлежит самому этому выражению, оно вытекает только из контекста. Выражение же надеть (а тем более натянуть) на себя что-нибудь старое непременно содержит идею «лицедейства» в самом себе: желание казаться, придание себе некоего специфического облика или образа. Эта идея отсутствует у шведского фразеологизма.
Здесь ради прояснения функции обстоятельственного дополнения на себя я принял за данное, что выражение надеть на себя что-нибудь старое – это правильное и вполне допустимое русское выражение. Между тем, как сказано выше, примеров его фактического употребления отыскать не удается – ни в прямом, ни в каком-либо переносном смысле. Почему? – Скорее всего, потому, что оно все же не совсем «правильное».
Добавление компонента на себя в выражение надеть что-нибудь старое в качестве обстоятельственного дополнения «провоцирует» у высказывания в целом смысл ’придать себе непритязательный облик’, как бы создавая переносное значение на месте прямого значения ’надеть что-то старое’. Не превращая, однако, исходное выражение в метафору: что-нибудь старое по-прежнему сохраняет предметное значение ’старая одежда’ даже при глаголе натянуть и даже в сильном прагматическом контексте, порождающем ясную импликатуру ’одеться в старье – значит принять непритязательный вид’. Метафоризации не происходит, вероятно, потому, что ни один из возможных здесь глаголов – надеть, натянуть, нацепить, напялить – не принимает отвлеченных имен объекта 15). Указанная импликатура безусловно возможна, как возможно и множество других смыслов, выводимых из ситуации натягивания на себя старья, но она не является чем-то укорененным, конвенционализированным. Претензия выражения надеть на себя что-нибудь старое на обладание переносным значением диссонирует с его предметным в своей основе характером, и потому этот смысл реализуется только в сильном прагматическом контексте и только как импликация. Взятое изолированно, само по себе, оно «повисает», если нет контекста, задающего условия уместности его употребления. Иначе говоря, единственное оправдание фактическому употреблению такого выражения – это особый прагматический контекст, в котором субъект, как уже сказано, «лицедействует», причем буквальному одеванию в старую одежду придается небуквальный смысл принятия субъектом непритязательного вида. «Старое» ассоциируется с бедностью, незначительностью, низким статусом, непримечательностью субъекта. Однако ситуации такого рода встречаются редко – разве что в сказках, где халиф или принц переодевается простолюдином, или как в примере про разведчицу, тоже в некотором смысле «сказочном» (в духе соцреалистического героизма) 16). Это отличает их от ситуаций, в которых уместно неосложненное выражение надеть что-нибудь старое: обычно это переодевание в привычную старую одежду ради удобства или когда нового и хорошего просто жаль. Это прагматически укорененные импликации, и ситуативные контексты этого рода не редкость.
Все сказанное выше должно было убедить читателя в том, что патентованные «приемы перевода» – это, в порядке предпочтения: идиоматическое соответствие с той же или близкой образной основой; идиоматическое соответствие с другой внутренней формой, но с тем же кругом употреблений; калька; описательный перевод – далеко не всегда позволяют воспроизвести в переводе образный фразеологизм с удовлетворительной полнотой и точностью передачи смысла, в каком он употреблен в данном ситуативном контексте. Не говоря уже о фразеологизмах, которые, подобно разбираемому здесь, вообще отсутствуют в переводном словаре или, как stå sitt kast, представлены одним-единственным вариантом перевода, уместным лишь в ограниченных случаях. Первое (отсутствие в словаре) – не случайный недосмотр составителей: вряд ли можно было случайно пройти мимо идиомы, встречающейся в шведском сегменте интернета многие тысячи, если не десятки тысяч раз, и не только в разговорном стиле речи, но и в публицистических текстах. Причина, скорее всего, в том, что у нее нет «полного» идиоматического соответствия в русском языке, а дать описательный перевод, то есть толкование, составители словаря не решились – просто-напросто потому, что никакого универсального толкования в семантических терминах ему дать не удается. Равным образом невозможно и привести сколько-нибудь представительный перечень значений идиомы с соответствующими им вариантами перевода, так как в языке перевода никаких конвенционно закрепленных значений у нее нет. Да и в языке оригинала тоже. Второе же (когда в словаре только один вариант перевода) – и это сплошь и рядом – объясняется тем, что имеющееся в языке перевода частное фразеологическое соответствие выдается за «переводной эквивалент» без каких-либо оговорок.
* * *
До сих пор обсуждение вопроса о переводе одной-единственной шведской идиомы велось в негативном ключе, демонстрируя принципиальную ограниченность традиционно рекомендуемых способов перевода, которым принято обучать будущих переводчиков. Они так или иначе исходят из молчаливой предпосылки, что актуальное значение идиомы переводчику каким-то образом заведомо внятно. Нет, обучать нужно не «технике перевода», которая на практике сводится к натаскиванию на те или иные лексические темы и применение типовых преобразований по правилам сравнительной грамматики, так называемых «трансформаций». Обучать нужно технике понимания 17). С этой точки зрения пройденный нами путь отмечен не одной лишь энергией отрицания. В процессе деконструкции типовых приемов мы смогли подступиться к схватыванию концептуальной специфики нашей идиомы, так сказать, от противного. Мы приблизились в выявлению ее смыслового потенциала и к пониманию того, что ее многочисленные и весьма разнородные «значения» не закреплены за ней конвенцией, а всякий раз мотивированы ее концептуальным содержанием и тем, как говорящий «эксплуатирует» ее концепт в конкретной ситуации. У переводчика нет патентованных «словарных» решений, нет готовых «переводных эквивалентов» или, в лучшем случае, найдется какой-нибудь один, который как раз в данном контексте окажется неуместным. Но проблема, разумеется, не только и не столько техническая из-за отсутствия заданного перечня значений идиомы с готовыми вариантами перевода – перечня, которого нет и быть не может.
Мы видели, как выбор оптимального варианта перевода «расплывается» по всему тезаурусу (см. вводную часть словарной статьи; ср. тж. замечание о незакрытом смысловом потенциале образной идиомы ⇑) и может в конечном счете никак не походить на оригинальное выражение ни по лексическому составу, ни по синтаксису. Оптимальным он будет только в случае воспроизведения смысла оригинального выражения во всей его прагматической полноте, насколько это вообще возможно, и с максимально достижимой точностью. А это значит – решить задачу понимания. Чтобы понять, в каком именно смысле данная идиома употреблена в переводимом тексте, и подыскать оптимальный способ выражения этого смысла, переводчику нужно присвоить себе интуитивное знание носителя языка, ухватить уникальную концептуальную специфику идиомы. Выявление механизма мотивации актуальных смыслов, порождаемых говорящими в разных ситуациях ее употребления, как раз и должно способствовать формированию у переводчика и у пользователя словаря внятного представления об идее этого выражения. Этому, то есть позитивной экспликации концептуального содержания идиомы, и будет посвящена вторая часть статьи.
___________________________
1) Из числа наиболее внятных нельзя не упомянуть классический труд В.Н. Комиссарова «Теория перевода (лингвистические аспекты)», М.: «Высшая школа», 1990. См. §182–184, где описываются типы переводческих соответствий фразеологизмам оригинала.
2) Представьте себе карикатурное изображение женских фигур в хиджабах, бултыхающихся в пространстве между наковальней в виде Корана и готовым опуститься на них молотом в руках бородатого исламиста.
3) Могут возразить, что ужей тоже употребляют в пищу. Разница, однако, в том, что шведский rökt ål – это всем знакомое, хотя и дорогостоящее, блюдо шведской традиционной кухни, тогда как копченый уж – это экзотика.
4) Подробнее об этом см., например, в Bruno Osimo. Translation Сourse. Part IV – Production (2). 15 – Phraseologisms. (http://courses.logos.it/EN/).
5) Подробней об этом см. пост «За себя ответишь …» об идиоме att stå sitt kast.
6) В прямом значении носитель русского языка употребил бы не скрыться с глаз, а скрыться из глаз или пропасть из виду. Что до шведской идиомы, то она, конечно, не имеет буквального значения ’надеть что‑н. старое’; в этом случае швед сказал бы не dra något gammalt över sig, а ta или sätta på sig något gammalt.
7) Это кажется очевидным, но, как мы вскоре увидим, очевидность эта обманчива.
8) Должен признаться, что тут я дал маху, заменив в своей словарной статье натянуть на себя что-нибудь старое выражением укрыться с чем-то ностальгическим, отвечающим контекстуальному смыслу отрывка. В результате становится непонятным, для чего вдруг автору этого текста понадобилось разъяснять смысл выражения «натянуть на себя какое-нибудь старье», не говоря уже о том, что для носителя русского языка оно вовсе не означает нежелание иметь дело с чем-либо или от чего-то отстраниться. Прошу у пользователей моего словаря прощения за этот промах.
9) Некоторые соображения, почему это так, я приведу во второй части статьи.
10) Это выражение приведено в одном из комментариев к моему вопросу в фейсбуке об употреблении шведской идиомы. За эту подсказку я признателен московскому переводчику-синхронисту Борису Рубинштейну.
11) Кстати, будь даже добросердечная украинская хозяйка Дуня знакома с русским арго, употребление выражения прикинься ветошью было бы в описываемой ситуации совершенно неуместно, хотя и «правильно» по значению: в ней (ситуации) нет ни иронии, ни уничижительного отношения к адресату высказывания.
12) Понадобилось бы что-то вроде Stig upp och klä på dig genast, och så [или м.б. och du] ta på dig något gammalt.
13) Любопытно, что глагол прикинуться имеет жаргонное употребление в значении, прямо связанном с одеждой: ’одеться с целью придать себе желаемый вид’, обычно «крутой», модный, но иногда и наоборот, попроще. Ср. сленг. прикид. Пр.: Прикинулся в магазине на Рублевке (т.е. приоделся в дорогом магазине). / Вчера, в ресторане, она красовалась в вечернем платье от Том Клейн, сегодня прикинулась в джинсы и черную водолазку. / Ни одна заезжая голливудская знаменитость не прикинулась в тулуп и ушанку (ну, хотя бы из чувства вежливости перед принимающей стороной).
14) Разумеется, ситуации, характеризующиеся психическими отклонениями в поведении субъекта, к нашей теме не относятся.
15) За исключением разве что глагола натянуть, который может употребляться в переносном смысле, обозначая нефизическое действие. Но лишь в одном-единственном случае: когда речь идет об оценках успеваемости, например, натянуть тройку / положительную отметку. Даже в основе идиомы натянуть нос кому‑л. (’одурачить’) лежит отчетливое представление о физическом жесте – практической шутке «дернуть кого‑л. за нос» (’дурачок, разиня, тебя провели’).
16) Вот еще пример этого рода:
– Да, – отвечает Малик-Мухаммад.
– Ну хорошо, – говорит она [«девушка-игрок» из одноименной восточной сказки], – только, когда пойдешь, сними свою одежду, а надень на себя что-нибудь старое и рваное.
Малик-Мухаммад так и сделал. Надел какие-то лохмотья, на ноги нацепил опорки. Взял ветхую торбу, бросил в нее кусок сухого хлеба и говорит:
– Ну ладно, я пошел.
– Иди, – говорит девушка-игрок, – посмотрим, как тебя жена встретит.
Подобные сюжеты встречаются и в русском фольклоре.
17) Интересующихся когнитивным подходом к переводу отсылаю к моей новой книге «Переводи не слова а смысл. Мастер-класс по письменному переводу нехудожественного текста (на материале шведского языка). Теория и практика концептуального перевода». М.: Флинта / Стокгольм: Interword, 2020.