Эта статья уже опубликована на моей странице в фейсбуке. Воспроизвожу ее здесь в качестве введения к задуманной серии о шведских композитах, образуемых ad hoc и остающихся за пределами словарей – тема, представляющая интерес как с точки зрения перевода, так и изучения шведского языка.
Не подумайте дурного. Речь не идет о модном занятии, каким стало нынче описание ненормативной лексики, то бишь мата. Собираюсь начать новую тему, которая, надеюсь, заинтересует и переводчиков, и изучающих шведский язык. Мы уже сталкивались с затруднениями, связанными с переводом несловарных слов, т.е. сложных или составных слов шведского языка, с легкостью образуемых по необходимости. Таких, как fossilsamhälle, konsumentägd, oljestinna ekonomier или kexchokladkriget. В подавляющем большинстве такие слова не воспринимаются как неологизмы или какие-то словесные выверты, резко отмеченные авторской игрой. Для носителя шведского языка в них обычно нет ничего аномального. Тем не менее, они не состоят на словарном учете, несмотря на свою неуникальность и повторяемость во многих и разных текстах.
Ближайшим образом эта тема затрагивалась, когда у меня возникло ну прямо-таки непреодолимое желание перевести нечто непереводимое – Hatstorm mot kyrkotweet om tacofredag – заголовок газетной заметки о том, что юмористический (якобы) видеоклип о Христе, предвкушающем вкусный пятничный ужин по-мексикански, вызвал множество протестов. Этот шедевр шведского словообразования – и излюбленного шведскими журналистами заголовочного стиля на манер шарады – состоит из трех знаменательных слов, и все три a) составные; b) отсутствуют в словарях; с) не настолько прозрачны, чтобы из них можно было сложить внятный смысл, не обращаясь к контексту. Причем не только к контексту самой заметки – его оказалось недостаточно, – но и к внетекстовому.
Первое из этих слов выглядит вполне понятным и по значению равным простой сумме своих слагаемых: «буря ненависти». Но это только кажется, а переводить нужно иначе *. Второе вроде бы поддается толкованию, но какому? То ли это церковь запустила твит, то ли, наоборот, кто-то прощебетал что-то про церковь в Твиттере. Третье же – единственное, которое может претендовать на включение в словарь, т.е. на статус узаконенного слова шведского языка. Это реалия, которая хотя и возникла сравнительно недавно, но уже прочно укоренилась в шведском обиходе, и потому ее название в словаре несомненно появится. Но для тех, кто с этой реалией не знаком, это слово представляет трудность: искать, чтó оно обозначает, нужно вне данного текста, т.к. из него самого это не вытекает. Мало того, читатель должен еще распознать в употреблении этого слова в данном заголовке аллюзию на тайную вечерю.
* Подробнее см. мою заметку «Иисус с Попокатепетля, или Проповедь не с той горы» и статью «Тако и на небеси…» на блоге ”Ord mot ord”.
ИТАК, ЧЕМ ИНТЕРЕСНА ЭТА ТЕМА?
Во-первых, тем, что в академическом словнике шведского языка (SAOL) из 126 тысяч учтенных в нем слов около 90 тысяч составляют сложные слова. Это невероятных 70%! При всем том, это лишь ВЕРШИНА АЙСБЕРГА. Огромную массу шведских сложных слов – не одних лишь сугубо творческих словосложений, а вполне употребительных, встречающихся многократно в разных текстах и не имеющих ни малейшего привкуса чего-то экзотического, новоизобретенного, выдуманного, искусственного – составляют слова, не описанные ни в каких словарях. По моим подсчетам в газетных статьях доля неучтенных словарями сложных слов составляет примерно 60% от их общего числа в тексте. Разумеется, многие из них, может быть большинство, вполне прозрачны и понятны. Такие, как praktikplats, nollvision или nedgrävingsarbete (это про трубопровод, а может быть про кабель). Но «понять» и «перевести» – далеко не одно и то же. Нередко подобрать им хорошее соответствие в русском языке бывает непросто, а то и вовсе невозможно, во всяком случае, не прибегая к громоздкому объяснительному переводу; ср. samhällskritisk (может значить ’оппозиционно настроенный’, а может – ’жизненно важный для функционирования общества’), överfallslarm, vårdinrättning (медицинское учреждение? социального ухода?), elcykelpremie и т.п. Однако в числе этих 60% есть и такие, смысл которых не удается «вычислить» по сумме слагаемых, даже если каждое из них по отдельности есть в словаре. Скажем, miljonsvenska, konversationskort и др. подобные, которые в нем представлены только своими частями. Попробуйте, например, ответить, что значит skandaltaktik. Вы будете смеяться от ужаса, но в статье, где это слово встретилось, речь идет о том, какую тактику использует партия Шведских демократов, чтобы отвлечь внимание от скандалов, в которых оказываются регулярно замешаны ее деятели, или банализировать их по принципу «сам дурак» – т.е. ’тактика замазывания скандалов», а вовсе не ’скандальная тактика’ (т.е. вызывающая возмущение) и не ’эпатажная тактика’ (с целью саморекламы). Иначе говоря, для понимания нужен контекст. Но даже пристальный анализ контекста не всегда помогает, и тогда нужно обращаться к внетекстовым источникам. Так, содержание слова temachef, называющего номенклатурную должность руководителя в нынешней организационной структуре Новой Каролинской больницы, не только не вытекает из текста статьи, в которой оно мне попалось, но и лишь с большим трудом отыскивается по другим источникам, в частности, по опубликованным программным материалам больницы. Найти же приемлемый русский эквивалент мне до сих пор не удалось. Может быть, «функциональный руководитель» (с мыслью о модной ныне т.н. матричной структуре управления). Ясно, что такое положение дел может вызывать трудности и у переводчика, и у изучающих шведский язык. Какие именно, я намереваюсь рассмотреть в дальнейшем. Применительно к шведскому языку они нигде не описаны, но так как продуктивность словосложения свойственна едва ли не всем германским языкам, то такого рода списки – и даже перечни моделей перевода сложных слов – можно отыскать в пособиях по немецкому языку.
Беда, однако, в том – это во-вторых, – что такие перечни приемов перевода – это не более чем механические списки, набор т.н. трансформаций, как будто мы переводим слова, а не смысл, а перевод – это такая хитроумно устроенная программа, преобразующая текст на входном языке в текст на выходном. Меня же, да и всякого, я думаю, переводчика, интересует «техника» выявления смысла, вычленения того из них, – а расплывчатость семантики и потенциальная многозначность сложных слов ничуть не ниже, чем у «обычных», – который единственно и нужен в переводимом контексте. Эту задачу пытаются решить, предлагая списки – ох уж эти вечные инвентари! – семантических отношений между двумя компонентами сложного слова – композита. Например, в грамматике Шведской академии их насчитывается 17: таких, как ’часть – целое’, ’сделано из’, ’является следствием’, ’содержит’, ’имеет автором’ и т.д. В некоторых немецких списках их число доходит до 30, но я не вижу, почему бы семантическое дробление нельзя было довести хоть и до 300 – ведь отношения между вещами в мире неисчислимы. Нам тут важны не эти списки, а механизм смыслообразования: преимущественно метафора и метонимия, лежащие в основе таких словосложений и обусловленные как лингвистикой, так и прагматикой текста – т.е. как контекстом в собственном смысле слова, так и его экологией.
Все только что сказанное «во-вторых» – это только цветочки. В трудах и пособиях, о которых идет речь, нет ответов на ряд вопросов, занимающих меня как лингвиста, но и не лишенных интереса для переводчиков: – Почему продуктивность словосложения так высока в германских языках, а в шведском – в особенности? В нем она даже на 30% выше, чем в немецком, всегда называемом в этой связи в первую очередь. – Сложные слова в шведском и русском явно отличаются по своей природе и функциям. В чем и почему? – Огромная часть шведских композитов имеет фразовые соответствия, т.е. может быть перефразирована свободными словосочетаниями, от которых они по видимости не отличаются по смыслу. Спрашивается, к чему такое удвоение? В самом ли деле такие пары отличаются только по форме? Но все такие вопросы носят преимущественно теоретический характер, и я буду касаться их лишь в той мере, в какой они связаны с переводом.